(перевод Елены Минаевой, редакция Н.Егонской-Спенсер)
Части этой статьи были представлены в качестве основного выступления «Неосознаваемые процессы: интимное взаимодействие между Клиентом и Терапевтом», которое было прочитано на конференции Международной Психотерапевтической Ассоциации 12-15 апреля 2007 в Риме, Италия. Автор благодарит членов семинара по профессиональному развитию Института Интегративной Психотерапии за ценный вклад в формирование концепций этой статьи. Благодарю от всего сердца Кей и Андрю за предоставленную возможность углубить понимание психотерапии в ходе совместной работы.
Аннотация
Фрейд определил бессознательное (неосознаваемое) как результат процесса подавления. Однако новые открытия в неврологии и экспериментальной психологии указывают на то, что неосознанный опыт может состоять из предсимволической, субсимволической, имплицитной и процессуальной памяти, а также из впечатлений, полученных в результате перенесённой травмы. В этой статье довербальная, никогда-невербализованная, неосознанная, память-которой-не-было и избегание вербализации рассматриваются в качестве категорий неосознанного опыта. Эти категории были применены для описания двух случаев терапии. В качестве направлений плана лечения предложены пять пре-рефлексивных паттернов – стиль привязанности, саморегуляция, потребности в отношениях, сценарные убеждения и интроецирование. Отношенческая и глубинная интегративная психотерапия описаны с точки зрения лечения неосознанного опыта.
Теоретические утверждения Зигмунда Фрейда о том, что неосознаваемое определяет мотивы и поведение, век назад было революционным. Сегодня это утверждение может считаться столь же точным в понимании мотивации и поведения, но современные концепции динамики «неосознаваемого» опыта сместили фокус с утверждения главной роли защитного подавления в направление уровня развития и неврологию. Следуя современным неврологическим исследованиям и современной психологической теории, я не думаю теперь, что динамичное неосознанное сформировано только защитным подавлением. Скорее я смотрю на него как на переработку важного опыта процессов развития и неврологического процесса (Bucci, 1997; Fosshage, 2005; Howell, 2005; Kihlstrom, 1984; Lyons-Ruth, 1999; Orange, Atwood, & Stolorow, 1997; Siegel, 2003). Фрейд постулировал, что «бессознательное» представляет собой бункер, где заключены эмоционально конфликтующие переживания. Заключены и забыты. Такое «динамичное бессознательное» было результатом защитной активности подавления (Freud, 1900/1958b, 1915/1957). Ian Suttie (1935/1988), теоретик ранних психоаналитических объектных отношений, описывал такое подавление (repression) как «первичный неосознаваемый процесс» и разделяет его с «блокированием (suppression), которое является сознательной реакцией на принуждение, насилие. (p. 97) Путем подавления, аффективно нагруженный или травматичный опыт взаимодействия личности с другими блокируется от осознания. Другие защитные для личности реакции – такие как десенситизация, вытеснение, диссоциация и психологическое расщепление – могут сопровождать и усиливать подавление.
В ходе психотерапии со многими клиентами, особенно с теми, кто пережил острую или кумулятивную травму, мне стало ясно, что отдельные воспоминания, фантазии, чувства и физически реакции могут быть подавлены, поскольку есть риск, что что они выведут в осознание опыт отношений, в котором физические и отношенческие потребности были многократно проигнорированы, и соответствующий аффект не может быть интегрирован из-за отсутствия настроенной реакции значимого другого человека (Erskine, 1993/1997; Erskine, Moursund, & Trautmann, 1999; Lourie, 1996; Stolorow & Atwood, 1989; Wallin, 2007). Винникотт (1974) пишет о том, что клиенты чувствуют «страх распада», и об их возможной регрессии к раннему эмоционально заряженному опыту детства. Это отличается от постулатов классического психоанализа, утверждающих, что динамическое бессознательное обусловлено подавленными влечениями и конфликтующими переживаниями. Он определял бессознательное (неосознаваемое) как неспособность Эго включить в себя интенсивные переживания. В свете современных исследований в неврологии и развитии ребенка, предположение Винникотта о формировании бессознательного (неосознаваемого) переживания выглядят верными. Сейчас очевидно, что фронтальный кортекс мозга не в состоянии переработать интенсивные эмоциональные и физиологические реакции, которые возникают в восходящей ретикулярной формации* (Cozolino, 2006; Damasio, 1999; Siegel, 2007) и что сознание – прямой результат возможности мозга символизировать (Bucci, 2001; Lyons-Ruth, 2000).
*Ретикулярная формация (Википедия): — участок ствола головного мозга и центральных отделов спинного мозга… осуществляющий активацию коры головного мозга и контролирующий рефлекторную деятельность спинного мозга. Функции: выбирает тип поведения всего организма в зависимости от конкретной обстановки. Оказывает облегчающее или тормозящее влияние на сгибательные и разгибательные рефлексы, рефлексы поддержания позы, физическую двигательную активность. Регулирует эндокринные и висцеральные функции внутренних органов. Оказывает влияние на врожденное и эмоциональное поведение. Важная роль при возникновении, поддержании и изменении бодрствования, внимания, ориентировочных рефлексов. Играет важную роль в процессах обучения. Участвует в процессах запоминания. Обеспечивает протекание внутреннего торможения и легкого, и глубокого сна.
Гештальт-терапия (Perls, Hefferline, & Goodman, 1951) отделилась от психоаналитической концепции «бессознательного» и заменила ее концепцией «потери осознанности». В гештальт-терапии «неосознанное» стало скорее «процессом», чем «местом в голове». Потеря осознанности личностью стало результатом фиксированных представлений (гештальтов), которые наследуют старые или предотвращают альтернативные пути получения опыта. Потеря осознанности формируется в результате действия механизмов прерывания контакта – ретрофлексии*, конфлюэнции**, интроекции***, проекции**** и эготизма*****. Гештальт-терапия утверждает, что через интеграцию осознания здесь-и-сейчас, фиксированные гештальты разрешатся, и личность придет к осознанию его или ее текущего опыта.
* ретрофлексия - человек возвращает себе то, что было адресовано окружающей среде. Речь такого человека пестрит возвратными глаголами с частицей «ся», и в поведении обычно есть характерные особенности – навязчивые движения. Обращая на себя то, что хотел бы сделать другому, человек бьет себя по руке или пинает ногой стул, вместо того чтобы ударить кого-то, грызет ногти вместо того, чтобы укусить.
** конфлюэнция (слияние) происходит, когда человеку трудно "опознать" и выделить одно из своих переживаний, как главное, или невозможно отделить себя от других людей.
Слияние 1-го вида: человеку трудно осознать, что же он переживает. На вопрос терапевта: "Что с тобой сейчас происходит?" - он искренне отвечает: "Не знаю". Он понимает, что некие ощущения присутствуют, но какие именно, затрудняется сказать - они смешаны, одно принимается за другое. Слияние 2-го вида: слияние человека с другими людьми.
Тогда можно принять чужие переживания или желания за свои собственные.
интроекция*** - это механизм, посредством которого человек впускает внутрь себя некие идеи, установки, убеждения и т.д. от другого человека без "переваривания" этого материала.
проекции**** - это механизм, когда нечто, принадлежащее моему внутреннему миру, я приписываю фигурам внешнего мира, другим людям или неживым объектам.
эготизм***** - гипертрофия эго, преувеличенное мнение о своей личности, о своих достоинствах; самовлюблённость когда мои границы на замке и полностью раствориться, окунуться в происходящее с головой я не могу.
Хотя транзактно-аналитическая литература и не использует термин «бессознательное», Берн делал отсылки к неосознаваемому процессу, однако на идею «бессознательного» не ссылается. В его оригинальной концепции эго-состояний, формирование и влияние Детского и Родительского эго-состояний протекает неосознаваемо для Взрослого эго-состояния (Berne, 1961). Он позаимствовал психоаналитическую концепцию бессознательного, но обозначил другим термином. В его текстах о психическом катексисе, он обращается к неосознаваемому, предсознательному и осознаваемому, говоря о связанной, несвязанной и свободной психической энергии. В метафоре «обезьяна на дереве» ясно понимается, что определение Берна связанной энергии относится к эмоциональному опыту, который заперт и исключен из осознания, как и в механизме подавления Фрейда. Несвязанная энергия относится к опыту, который лежит в предсознательном, и который при правильной стимуляции доступен для осознавания. Свободная энергия – это осознаваемый опыт (pp. 40-41).
В описании Берном скрытых транзакций, он относит их к транзакциям, в большей степени психологического уровня, нежели социального. В случае скрытых транзакций из Детского или Родительского эго-состояний, Взрослое эго-состояние может не знать о психологической коммуникации, которая окажется неосознаваемой или бессознательной коммуникацией. Здесь психологический уровень коммуникации, кажется, приравнен к бессознательному (Berne, 1961, pp. 103-105, p. 124). Возможно, самым ярким примером высказываний Берна о концепции неосознаваемого процесса – это его описание сценарного протокола и палимпсестов. Сценарный протокол и палимпсесты относятся к досимволической, предсимволической и процедурной формам памяти, которые формируют паттерны отношений и имплицитные экспериентальные заключения, которые составляют стержень сценария (pp.116-126). Берн обращался к опыту бессознательного в описаниях «первичных суждений» клиентов и «первичных образов»: «Похоже, что самые важные и влияющие (на жизнь ) суждения, которые люди делают относительно друг друга, являются продуктами довербальных процессов – когниции без инсайтов – которые действуют автоматически ниже уровня осознания» (Berne, 1955/1977b, p. 72). Он пошел дальше, и описал символические-невербальные процессы терапевта, связанные с бессознательным выражением клиентского опыта и описал это как «эго-образ», которые рождается у терапевта – образ, пришедший на ум терапевту, когда он или она воображает обеспокоенного ребенка, которым когда-то был клиент (Berne, 1957/1977a). Берн также использовал термин «интуиция», чтобы описать связь бессознательного процесса у терапевта с бессознательным клиента: «Интуиция – это предсознательное знание без слов, основанное на предсознательных наблюдениях без слов» (Berne, 1947/1976, p. 35). Роджерс (1951) акцентировал важность эмпатии – чувствования того, что чувствует клиент – как невербальную, но важную форму связи с бессознательной коммуникацией клиента. Рейк (Reik, 1948/1964) и Хайнман (Heinmann, 1950) были одними из ранних психоаналитических писателей, которые делали акцент на эмоциональный отклик психотерапевта клиенту как на один из самых важных инструментов исследования клиентского бессознательного опыта. Позже Кохут (1977) описал эмпатию как викарную (заместительную) интроспекцию, путь изучения бессознательного процесса клиента путем воображения себя, будучи в его или ее аффективном или отношенческом опыте. Последние несколько лет, литература по ТА ощутимо сосредоточилась на важности обоих бессознательных процессов – и клиента и терапевта, так как считает их стоящими в центре терапевтических отношений (Erskine & Trautmann, 1996/1997; Hargaden & Sills, 2002; Novellino, 1984, 2003).
Глубинная психотерапия. Когда есть контракт на глубинную психотерапию, направленную на фундаментальные изменения в сценарии клиента, распутывание Ребенка и разрешение конфликтов Детского эго-состояния, остановку влияния Родительского эго-состояния, целью терапии является вывести в осознанность то, что раньше было бессознательным. Это включает восстановление осознанности воспоминаний, чувств, мыслей, ощущений и ассоциаций, которые не были включены в осознание. Такое восстановление осознанности позволяет клиенту понимать свою мотивацию, свою личную историю, стиль совладания, потребности в отношениях, и таким образом дает возможность для поведения, которое управлялось бы текущим выбором, в отличии от раннего детерминирования компульсиями, страхом и запрограммированным послушанием.
Практикуя глубинную психотерапию, я нахожу важным учитывать специфические воспоминания об опыте, отношениях, чувствах и фантазиях, которые могут быть активно подавляемы, поскольку привносят в осознание болезненные конфликты отношений и потребностей, которые не были удовлетворены. Это совпадает с изначальным положением Фрейда. Такое бессознательное функционирование управляется когнитивным отрицанием, отрицанием эмоций, физиологической десенситизацией, психологической диссоциацией и шизоидным дистанцированием. Эти защитные прерывания контакта вносят вклад в то, чтобы превращать и поддерживать опыт вне осознавания. Однако, опыт неосознаваемый – это не только результат действия психологических защит. Неосознаваемый опыт может быть результатом реакции психологического выживания в ответ на травму или может отражать фиксации уровней развития. Травма может быть определена как интенсивная гиперстимуляция миндалины и лимбической системы мозга таким образом, что физиологические центры мозга активируются в направлении убегания, застывания или нападения. При этом мало активируется фронтальная кора, и не происходит интеграции с мозолистым телом, в результате чего мысли, согласование времени, язык, концепции, нарратив, и способность выделить причину и спрогнозировать последствия не формируются (Cozolino, 2006; Damasio, 1999; Howell, 2005). Такая травма часть ведет к диссоциации и / или шизоидной изоляции.
Опыт может быть неосознанным вследствие того, что и острая травма и продолжительное пренебрежение не попадают на хранение в эксплицитную и символическую память, но только остаются физиологическими реакциями выживания, интенсивным и недифференцированным аффектом, субсимволической памятью, имплицитной памятью и процедурной памятью отношенческих паттернов, которые могут манифестироваться как избегание, амбивалентность или агрессию (Wallin, 2007). Большинство из того, что мы обобщенно называем «бессознательным» может быть лучше описано как досимволические, субсимволические, символические невербальные, имплицитные, процедурные выражения раннего детского опыта, которые в значительном объеме формируют память (Bucci, 2001; Kihlstrom, 1984; Lyons-Ruth, 2000; Schacter & Buckner, 1998). Эти формы памяти не являются осознаваемыми и не отражаются в мыслях, концепциях, языке или нарративе. Такие субсимволические или имплицитные элементы памяти проявляются феноменологически в виде физиологического напряжения, недифференцтированных аффектов, ощущений тоски или отвращения, в тоне голоса, в отношенческих паттернах, которые могут стимулировать физиологический и аффективный резонанс у психотерапевта. Диада перенос-контрперенос – это бессознательное развертывание во взаимодействии двух сценариев жизни и окно в бессознательный опыт и клиента, и терапевта. Это наша задача как терапевтов во время опроса о феноменологическом опыте клиента быть настроенными на аффект клиента, его ритм, стадию развития, на которой он функционирует в данную минуту, на его отношенческие потребности.
Феноменологическое исследование дает возможность выразиться физиологически и аффективно заряженным воспоминаниям в диалоге с заинтересованным и вовлеченным человеком – возможно, впервые в жизни. То, что никогда не было «сознательным» получает возможность стать осознанным в терапевтических отношениях, где есть вовлечение терапевта.
Я полагаю важным думать не только в терминах бессознательного процесса, как отражения либо травмы, либо подавления, но думать также об уровне развития. В общем, я рассматриваю субсимволическую или имплицитную память как составленную из шести уровней развития и экспериентальных уровней: довербальный, никогда не вербализованный (ранее), никогда не осознанный внутри семьи, память-которой-не-было (nonmemory), активное замалчивание и пре-рефлексивные отношенческие паттерны. Я коротко опишу каждый тип субсимволической и имплицитной памяти, но, в первую очередь, я дам пример кейса, который иллюстрирует как архаическая и бессознательная память переходит в осознанную в процессе вовлеченного терапевтического альянса.
Кумулятивная травма Кей
Кей была 54-летней женщиной, работавшей бухгалтером. Она пришла в терапию из-за глубокого чувства одиночества, а также чувства злости по отношению к тем, кто, как она полагала, контролируют ее. Она никогда не выходила замуж, и никогда не была в отношениях с мужчинами, хотя в высшей школе и колледже у нее было несколько тайных и несчастливых влюбленностей в нескольких юношей. У нее был предыдущий опыт двух терапий. Первый терапевт помог ей определить некоторые цели в карьере и образовании, а также получить хорошую работу. Вторая терапия закончилась «провалом», потому что она воспринимала терапевта как «контролирующего» и «конфронтирующего». В наших ранних сессиях, она была очень разговорчива о текущих событиях, но впадала в молчание, когда я начинал феноменологическое исследование, в частности, ее чувств, проявления в теле, фантазиях и надеждах. Я пытался войти в контакт с ее глубоким чувство одиночества, о котором она часто говорила, но она всякий раз уводила меня разговорами о новостях или ситуации на работе. Очевидные переносы на меня рождали ее постоянный страх, что я отвергну ее, а также ее постоянное предположение, что я начну ее контролировать. Она не доверяла моему феноменологическому исследованию. Казалось, что ей не хватало концепций или даже слов, чтобы описать свои чувства и внутренний опыт. У нее были только смутные воспоминания о раннем детстве и школьных годах. Большинство воспоминаний были сосредоточены вокруг религиозной активности ее семьи. На втором году терапии произошел важный эпизод, когда с потолка медленно спустился паук по длинной серебристой паутине, и затем поднялся вверх, и снова спустился вниз, и опять поднялся. Вниз-вверх, вниз-вверх… Я увидел ее трепет и восхищение, как у маленькой девочки, и я сам почувствовал, как мои эмоции резонируют с ее возбуждением от движений паука. Однако через 15 минут она стала отстраненной и молчала. Когда я подстроился под ее медленный ритм и психическую дистанцию, она рассказала, что всегда любила пауков с тех пора, как побывала в больнице. Я был удивлен, поскольку в первом интервью и последующих сессиях в течение первого года она ни разу не упомянула, что лежала в больнице. Кей не пришло в голову рассказать ни мне, ни предыдущим двум терапевтам, что она провела 2 года на искусственном дыхании, восстанавливаясь от полиомиелита с 2 до 4 лет. Когда я узнал о ее двухлетнем заключении в больнице, мое сердце буквально подалось ей навстречу. В последующих сессиях я часто представлял, как я брал этого маленького ребенка из аппарата искусственного дыхания и держал ее на руках. Несколько раз Кей рассказывала, что ее единственным другом в это время был паук, который свил паутину на потолке прямо над ней, на расстоянии руки. Она проводила часы, развлекая себя зрелищем его движений, и я проводил часы, будучи настроенным на важность, которую это паук сыграл в жизни маленькой девочки. Между длинными периодами молчания, Кей в конце концов рассказала, как медсестры ворочали и теребили ее, и как она ненавидела их манипуляции с собой. Перед каждой сессией я обнаруживал, что я готовлюсь к разговору с маленькой девочкой на искусственном дыхании. Мы вместе оплакивали ее одиночество. Я воспринял ее злость серьезно, как она описывала себя «пленницей». Кей рассказывала о том, как она проводила долгое время наблюдая, как больничные часы отстукивают секунды. Через несколько сессий она рассказала, что секундная стрелка производит разный звук, когда движется от 12 к 6 и от 6 к 12. Она даже вспомнила, как воображала, что стрелки часов спустятся с циферблата вниз погладить ее по голове и лицу.
По мере хода терапии, она стала меньше давать словесного описания больничного опыта, и у нее не было слов, чтобы описать свои чувства и потребности. Были долгие периоды молчания и печали. Я сел ближе к ней, чтобы мы могли дотронуться друг до друга пальцами. В контакте пальцами она казалась более живой. Мы играли пальцами, изображая того пустячного паука снова и снова. Мы вместе смеялись над этой глупостью. Потом она начинала плакать, осознавая разницу между нашей совместностью в игре и ее годами одиночества.
Кей часто использовала свои пальцы и мускулы лица для описания агонии быть привязанной к искусственному дыханию. Она безмолвно показывала мне свою ярость движениями лица и знаками пальцев, если я не попадал в ее ритм, или в ее аффект. Она невербально рассказывала мне историю своего уровня развития, ее одиночества и покинутости. Вместе мы творили невербальный и вербальный нарративы ее опыта между 2 и 4 годами. Моя терапевтическая вовлеченность была нужна, чтобы валидировать ее печаль, страх, злость и чувство покинутости как аффективные отражения реальных событий. Мы создали словарь и смыслы для психологического и аффективного опыта кумулятивной травмы. Мы нормализовали и потребности уровней развития, и текущие потребности, и исследовали, как она могла бы получать отклик на свои взрослые потребности в отношениях от людей из ее текущей жизни. Мое чувство личного присутствия выразилось в аффективной, ритмической настройки и настройки на (фиксированный) уровень развития, и эта комбинация настроек была центром наших отношений. В течение 10 лет после терапии Кей все еще не сформировала романтических отношений с мужчиной. Но она сообщала, что была «влюблена в детей» в больнице, куда она приходит волонтером 3 раза в неделю.
Формы неосознаваемой памяти.
Довербальная. Ранняя детская память досимволическая и нелингвистическая. Она не может быть доступна к описанию словами, потому что сам опыт – довербальный. Такая память может быть выражена саморегулирующими паттернами, эмоциональными реакциями, физиологическими проявлениями, стилями привязанности и отношениями. Позже в жизни, довербальные отношенческие паттерны выражаются, но часто не осознаются. Настроенность терапевта на аффект, ритм, уровень развития важны в формировании эмоциональной связи, которая увиливает выражение довербального опыта. История клиентов может проявляться в невербальном выражении и/или реконструироваться в терапевтическом предположении. Часто это – ситуация, когда, имея дело с бессознательным клиента, чувствуется опыт быть младенцем, ребенком в возрасте от 1 – 2 лет или даже дошкольником. Например, в терапии Кей 3 и 4 летний ребенок в больнице регрессировал до гораздо более раннего, доречевого возраста, где только жесты и наши палец-к-пальцу прикосновения могли выразить мучения, одиночество, раздражение и жажду отношений. Моя постоянная настроенность, когда она молчала, и наш контакт пальцами позволили довербальной памяти быть выраженной.
Никогда-не-вербализованное. Досимволическая и имплицитная память отражает детские опыты, которые не были вербализованы в момент исходной ситуации. Ребенок, возможно, уже мог говорить, например, существительные и глаголы, но у него не было еще концепций для описания чувств и потребностей, и /или у него не было рядом отзывчивого другого человека, который бы был заинтересован показать ему смысл и значение его детского опыта. Нарратив о его опыте никогда не был сформирован потому что там не было отношений, которые обучили бы его формировать самовыражение и построение концепций.
Когда ребенок получает возможность говорить о его или ее опыте, каждый опыт требует слов и описания. Он будет понятым, если сформировались концепции. Он станет осознанным. Если диалога между людьми нет, то меньше вероятность, что опыт станет осознанным и сформируются концепции для будущего использования и нарратив, подходящий для самовыражения. Феноменологический опрос и аффективная настроенность являются важными динамиками в выражении человеком своего эмоционального опыта. Настроенный заинтересованный другой помогает создать диалогический язык, который позволит феноменологическому опыту сформироваться, выразиться и обрести смысл в качестве части автобиографической памяти. В случае Кей, она никогда ни с кем не говорила, ни с друзьями, ни с прошлыми терапевтами, о своём опыте пребывания в больнице. Вместе мы создали историю, которая способствовала осознанию и придала смысл ее прежде невербализованному эмоциональному опыту.
Непризнанная. Некоторый опыт, относящийся к уровню развития, может быть неосознаваемым, потому что эмоции и действия ребенка или отношенческие потребности никогда не осознавались в его семье. Если нет обсуждения, которое придает смысл детскому опыту, то опыт остается вне социального языка. Cozolino (2006) описывает эффект от обоих ситуаций – признания и недостатка признания детского опыта: Родительская озабоченность и любопытство помогают ребенку узнать, что у него есть собственный внутренний опыт… Поскольку этот внутренний опыт можно понять, обсудить и оформить через совместно построенный нарратив, он становится доступным для сознательного рассмотрения… Если ребенок остается без разговора, в молчании, из-за родительской неспособности проговорить внутренний опыт, то ребенок не развивает способность понять и управлять своим внутренним миром… Когда вербальные взаимодействия включают проговаривание ощущений, чувств, действий и мыслей, они дают пространство, в котором мозг ребенка способен интегрировать различные аспекты опыта в когерентном режиме.
Психотерапия дает возможность обратиться к тому, что никогда не было признано. Например, родители Кей активно молились за ее выздоровление, пока она была в больнице, и, когда она вернулась домой, продолжали благодарить Бога за то, что она не умерла. Но они никогда не говорили с ней о ее больничном опыте одиночества, агонии боли и сильном страхе. В больнице также практически не было разговоров с медсестрами. Она была одна со своим опытом. В результате ее непризнанная память бессознательно влияла на ее жизнь. Если бы паучок не спустился с потолка в моем кабинете, Кей могла никогда не заговорить со мной со своей госпитализации. Паук создал особый, эмоционально насыщенный момент, в котором я срезонировал витальностью с возбуждением Кей и затем, со спокойным терпением, к ее молчанию и дистанции. Это стало ключевым моментом в нашей совместной терапевтической работе. Я, наконец, смог сформировать образ уровня развития («эго-имидж» по Берну) госпитализированной и , возможно, травмированной маленькой девочки, которая побудила меня заговорить одновременно с 2х и 4х летним ребенком таким образом, как я говорил бы с 2х-4х летний ребенком, регрессировавшим на довербальный младенческий уровень. Позже, когда мы продвинулись в нашей терапевтической работе с ее регрессивным опытом, Кей сказала мне, что она никогда не рассказывала о своем опыте пребывания в больнице, потому что предполагала, что «никому не будет интересно», распространяя тем самым опыт непризнания родителями на всех остальных людей, включая троих ее терапевтов.
Память-которой-никогда-не-было (nonmemory). Недостаточность памяти может показаться бессознательной, в случаях, где важный отношенческий контакт не состоялся. Когда важные отношенческие контакты, в которых мог складываться опыт, в жизни не происходили, то невозможно их осознавать. Если доброта, уважение или нежность отсутствовали, у клиента не будет памяти о них, в опыте вместо них будет вакуум. Такое часто случается, когда дети растут в пренебрежении. Lourie (1996) описывал отсутствие памяти у клиентов с кумулятивной травмой, которая отражает дефицит витальной заботы и игнорирование отношенческих потребностей. История Кей иллюстрирует «бессознательное» как отсутствие воспоминаний – об успокаивающем прикосновении, валидация ее аффективных потребностей, проясняющие объяснения и активное пребывание рядом – этого не было все годы, пока Кей была в больнице. Сравнение моего касания, валидации, объяснений и совместного бытия с тем, что в ее ранней жизни не было этих важных отношенческих элементов, привело к осознанию, что они отсутствовали в ее ранней жизни, и что ее бессознательные компенсаторные реакции на недостаточные отношенческие потребности доминировали в ее сегодняшней жизни.
История Кей отражает четыре типа бессознательных процессов: никогда-не-вербализованный, неосознаваемый, несформированная память и регрессия в довербальный период. Разрешение кумулятивной травмы Кей в ходе психотерапии также представляет собой пример того, как терапевт проводит отношенческую терапию, позволяющую ранее бессознательному опыту стать осознанным через межличностную и аффективную связь. В течение многих лет Кей жила и отыгрывала различные бессознательные субсимволические и имплицитные проявления своей памяти. История ее терапевтического путешествия стала осознанной историей, родившейся из превербального, никогда-не-вербализованного, но тем не менее, пережитого опыта. Она не осознавала отношения, которые никогда не существовали (память-которой-никогда-не-было), но которые были необходима для здорового развития, такие как потребность в сильном и постоянном другом, отзывчивым на ее чувства и нужды. Большая часть терапии была направлена на помощь в отражении в признании ее многочисленных архаичных отношенческих паттернов и саморегулирующих поведенческих проявлений как попыток войти во взаимодействие и найти способ возместить дефицит многочисленных неудовлетворенных отношенческих потребностей. В добавление к концепции Фрейда о бессознательном как следствии подавления, я предусмартиваю в терапевтическом плане возможность того, что у клиента будут бессознательные и невыраженные опыты уровней развития, которые окажутся довербальными, никогда-невербализованными, неопознанными (unacknowledged) или той памятью-которой-никогда-не-было – как основой для фиксаций отношенческих паттернов.
Избегаемая вербализация (avoided verbalization). Когда опыт активно выводится за рамки разговора, он может стать бессознательным, в ходе того, как серия специфических событий более не помнится, и не доступна для включения в нарратив. Это походе на динамическое бессознательное Фрейда (1915/1957), где опыт с переживанием стыда или вины становится бессознательным, потому что человек чувствует острый дискомфорт говорить с кем-то об этом опыте.
Например, Андрю пришел в терапию с сильными обсессиями где также был стыд по поводу самих обсессий. Я сосредоточился на нескольких направлениях лечения обсессий включая выяснения психологической функции обсессий, сценарных убеждений и, особенно, на том, как обсессии пытаются рассказать важную, но утерянную историю. Мы исследовали, как его стыд по поводу обсессий служил средством избежать еще большего стыда. Со временем, Андрю смог рассказать мне о восхитительном лете, когда ему было 12 лет. Его семья проводила лето в коттедже у озера. Поблизости жил мальчик его возраста. Два мальчика проводили время играя в мяч, плавая и катаясь на велосипедах. Но самая волнующая часть лета была в их сексуальной игре друг с другом. Они исследовали пенисы друг у друга и делали друг другу минет. Андрю был в восторге от сексуального опыта, ему нравился этот мальчик, и он скучал по нему, когда лето закончилось. Он ужасно боялся рассказать кому-либо о своем восхитительном опыте. Оба мальчика никогда не говорили между собой о своей сексуальной игре или о том, что каждый из них чувствует. Андрю молча наслаждался ощущениями, но не мог рассказать своим родителям, потому что «Отец побьет меня, если узнает, а у матери будет истерика». Он также не мог сказать воспитателям и духовным наставникам в школе, поскольку знал, что это «грех». И, что важно, он не мог рассказать никому из других мальчиков о том, что с чем познакомился тем летом, боясь прослыть «гомосеком». Волнующая история Андрю лежала в секрете 24 года, в секрете даже от самого себя. Однако активно спрятанная история отыгрывалась во вне в интенсивных и разнообразных обсессиях. За обсессии сильный стыд, он чувствовал, и, казалось, они отрезали его от навязанного обществом стыда за его сексуальный эксперимент.
Пререфлексивные паттерны. Значительная часть психодинамических процессов происходит вне осознания индивида. Это пререфлексивные паттерны селф в отношениях (Stolorow & Atwood, 1989). Здесь описаны пять пререфлексивных паттернов– стили привязанности, саморегуляция, отношенческие потребности, сценарные убеждения, интроекция. Они не осознаются ясно большинством клиентов в ранней фазе психотерапии, хотя клиенты и говорят часто о сценарных убеждениях, саморегуляции и своих реакциях в отношениях. Более того, они не осознают того всеобъемлющего влияния, которые эти паттерны оказывают на жизнь. Важный аспект терапии – создавать качество отношений, в контексте которых эти пререфлексивные паттерны становятся осознанными, понятыми и опробованными в качестве осознанного выбора. Стили привязанности – это бессознательные досимволические процедурные формы памяти, сформированные на базе ранних отношенческих паттернов. (Bowlby, 1988). В глубинной психотерапии я часто говорю с клиентами об их стиле привязанности как со мной, так и с другими значимыми людьми. Мы исследуем, где привязанность надежная, амбивалентная, избегающая и дезорганизованная или изолирующая, и исследуем раннюю семейную динамику и имплицитные экспериентальные заключения, которые ведут к этим паттернам.
Осознание клиентами стилей привязанности и их ресурсов для построения отношений, полных смысла, становятся важным аспектом нашего диалога. Например, в терапии Кей, она со временем начала узнавать, как ее амбивалентый стиль привязанности сформировался и как она повторяет его в своей взрослой жизни. Изолированный стиль Андрю компенсировался большим числом обсессий. Он в итоге смог идентифицировать как каждая обсессия создавала изоляцию в отношениях.
Люди часто не знают своих паттернов само-стабилизации и само-регуляции, которые они развили для снижения сильных аффектов. Клиенты часто делают одни и те же жесты, повторяющиеся действия или сценарные убеждения, чтобы успокоить перестимулирующие эмоциональные реакции в отсутствии отношений, удовлетворяющих потребности. Необходимо, чтобы терапевт со временем показал эти паттерны и исследовал, что происходит феноменологически в клиенте в ответ на терапевтические отношения или в моменте, предшествующем саморегулирующему действию. Такие действия могут выглядеть как поглаживание волос, сжатие рук, или окончание предложений фразой «знаете ли». Язык тела – проводник бессознательной коммуникации, и, следовательно, в терапии важно фокусироваться на том, чтобы клиенты осознавали, что привносит коммуникация в их физические движения, жесты и позы. Например, мне потребовалось почти 2 года, чтобы понять, что постоянное потирание пальцами Кей была бессознательная попытка рассказать историю эмоциональной и физической покинутости. В случае Андрю он на мгновение, но часто, отводил от меня глаза, чтобы регулировать аффект, когда контакт между нами был интенсивным. Вместе мы учились использовать эти моменты само-успокаивающего отстранения, чтобы понять его чувство изоляции и мою ненастроенность.
Концепция отношенческих потребностей (Erskine & Trautmann, 1996/1997) обычно не осознается клиентами. Отсутствие удовлетворения в отношенческих нуждах выражается в нервозности, раздражении, занятости или продолжительном дискомфорте. Такие проявления позже формируют взаимодействия или избегания взаимодействия с людьми. Потребности в отношениях выражаются, но не осознаются, в динамике переносов в каждодневной жизни и в межличностных терапевтических отношениях. Это задача терапевта - помогать клиенту приобрести осознанность его или ее потребности в безопасности в отношениях, чувство валидации аффекта и внутреннего опыта, возможность самоопределения, силу повлиять в отношениях, инициативу от другого, выразить признание и благодарность. В обеих терапиях Кей и Андрю, потребность в безопасности, валидации и потребность зависеть от значимого другого были в высшей степени важны. Но никакой клиент не осознавал эти потребности, когда начинал терапию.
Сценарные убеждения клиента о себе, других и качестве жизни (Erskine & Zalcman, 1979/1997) обычно бессознательны, хотя и явно проявляются в социальной беседе. Эти пререфлексивные наборы сценарных убеждений дают саморегулирующую ментальную схему и представляют имплицитные экспериентальные заключения, которые формировались на различных уровнях развития. Будучи однажды сформулированными и принятыми, сценарные убеждения влияют на то, какие стимулы (внутренние и внешние) будут учитываться, как они будут интерпретироваться, и будут ли они приняты к отреагированию. Сценарные убеждения служат для ухода от осознания прошлого опыта, отношенческих потребностей и связанных с этим эмоций. В начале терапии ни Кей ни Андрю не осознавали своих сценарных убеждений и того, как эти убеждения организуют опыт их жизни. Сценарные убеждения Андрю были «Что-то не так со мной», «Нет никого для меня» и «Никто не понимает меня». Сценарные убеждения Кей были «Я одна в мире», «Мои чувства не важны» и «Люди будут контролировать меня». Каждое их этих сценарных убеждений неосознанно определяло их поведение, фантазии и качество их отношений.
Интроецирование, по определению, это бессознательная защитная идентификация с элементами личности значимого другого, которая происходит в отсутствии полного контакта в отношениях (Erskine, 2003). Клиенты, хотя часто знают свой внутренний критический голос, но в то же время не осознают всеобъемлющего влияния Родительского эго-состояния. В глубинной интегративной психотерапии бывает важно исследовать и даже убирать интроекты представлений, поведения или эмоций значимых других, которые бессознательно считались своими собственными (Erskine & Trautmann, 2003). С Кей и Андрю мы не фокусировались на терапии Родительского эго-состояния, это казалось не относящимся к лечению. Для других клиентов, аффекты, представления, телесные реакции и/или защитные паттерны, интроецированные от значимых других, могут внутренне воздействовать или даже определять их жизнь. Осознанность и преобразование (растворение) интроекта являются важным аспектом глубинной интегративной терапии.
Процесс терапии
Наша терапевтическая задача состоит в том, чтобы помочь клиентам осознать свое «неосознанное». То, что большинство людей обычно считают «сознательной памятью» обычно состоит из эксплицитной памяти – типа памяти, которая описывается как символическая: фотографический образ, импрессионистский рисунок, аудиозапись того, что было сказано в прошлых событиях. Такая эксплицитная или декларативная память обычно надежно закреплена в возможности использовать социальный язык и концепции, чтобы описать свой опыт. В неосознанном опыте обычно отсутствует эксплицитный возврат события, поскольку он субсимволический или досимволический, физиологический или процедурный, подавленный или результат травмы (Bucci, 2001; Fosshage, 2005; Howell, 2005; Lyons-Ruth, 1999). Такие бессознательные элементы памяти могут «ощущаться» как физиологическое напряжение, недифференцированный аффект, тоска или отвращение и манифестируются как дорефлексивные отношенческие и само-регулирующие паттерны. Эти симптомы и приводят клиентов в психотерапию.
Клиентам, таким как Кей и Андрю, нужен терапевт, который знает о различных гранях имплицитной, до- и субсимвольной и процедурной памяти. В отношенческой и интегративной терапиях важно, чтобы терапевт оставался чувствительным к бессознательному взаимодействию, присущему, выражению переноса внутри терапевтических отношений, и, что важно, в переносах повседневной жизни (Freud, 1912/1958a). Эскалации аффекта, отношенческие конфликты, привычные тревоги и обсессии, отсутствие аффекта, и даже некоторые физические недомогания могут представлять форму бессознательного выражения имплицитной и эмоциональной памяти.
Бессознательная процедурная память может быть выражена в стилях привязанности с проявлением амбивалентности, избегания или агрессии (Main, 1995; Wallin, 2007). Используя осознанность своих собственных эмоциональных реакций и ассоциаций, связанных с клиентом, вместе с пониманием детского развития и само-защитных реакций, терапевт может почувствовать бессознательное выражение клиентом его отношенческих конфликтов или травматичного опыта раннего детства. С помощью аффективной и ритмической настроенности и понимания важности отношенческих потребностей, терапевт может создать чувствительное феноменологическое и историческое исследование, которое позволит бессознательной, до- и субсимвольной эмоциональной памяти быть символически выраженной во взаимодействии с помощью общего языка с настроенным и вовлеченным слушателем (Erskine, Moursund, & Trautmann, 1999).
Например, Кей не могла выразить словами свой больничный опыт ни со своим первым терапевтом, который фокусировался на образовательных и карьерных целях, ни со вторым терапевтом, чьи методы делали акцент на конфронтацию и целесообразное поведение. Когда терапевт в самом начале фокусируется на изменении поведения, дает объяснения и поощряет перерешение, или ограничен теоретическими положениями, то велика вероятность, что клиентский бессознательный процесс взаимодействия не будет замечен, понят и выражен вербально. С помощью нашей постоянной аффективной и ритмической настроенности мы чувствуем бессознательный характер детского до- и субсимволического опыта стадий развития. Через нашу эмпатию мы ощущаем, какие отношенческие потребности не были удовлетворены, и как можно терапевтично ответить на эти невысказанные нужды, ощущаем клиентские стили компенсации и привязанности.
Кей требовался терапевт, который был бы эмоционально чувствителен к ее страху отвержения, ее глубокое одиночество и гнев на попытки ее контролировать. Ей нужна была настройка одновременно на агонию 2- и 4 летнего ребенка, на регрессию к довербальному уровню развития, регрессию, которая была отчаянной попыткой само-регуляции. Ей был нужен терапевт, который будет настроен на ее молчание, ритм и отчаяние, кто будет играть с ней, кто поможет ей выразить ее довербальную, никогда-не-вербализованную, неосознанную, память-которой-никогда-не-было и другие бессознательные элементы опыта в диалоговое взаимодействие и вербализировать. Кей требовался терапевт, который декодирует ее невербальный опыт, потому что будет настроен на подстилающий смысл ее сбивчивых комментариев, ее молчания, выражения ее лица и жесты, нужды ее уровней развития. Требовался терапевт, который с помощью аффективной реципрокности (взаимности) и терапевтического заключения мог подобрать нужные слова и концепции, которые помогли бы выразить ее опыт в словах – сделать ее бессознательный больничный опыт сознательным.
Андрю требовался терапевт, чувствительный к его затопляющему чувству стыда и ужаса перед наказанием, а также его психологическими функциями и сценарными убеждениями, которые лежали в основе его многочисленных обсессий. Ему также нужна была комбинация терапевтической защиты от наказания и понимание его до этого времени бессознательных дорефлексивных паттернов привязанности, само-регуляции и отношенческих потребностей (Moursund & Erskine, 2004). Избегание разговора о сексуальном эксперименте привел к тому, что опыт перешел в бессознательное. В ходе постоянного использования терапевтом феноменологического опроса, бессознательные элементы памяти Андрю сформировались в эксплицитную память и символический нарратив. Больше он не страдал от обсессий, чтобы отгородиться от страха наказания. Истории Кей и Андрю отражают важность терапевтической настроенности и вовлеченности в декодирование различных аспектов досимволической и субсимволической бессознательной коммуникации. Цель глубинной интегративной психотерапии – предоставить качество терапевтических отношений, понимание и навыки, которые способствуют тому, чтобы клиент осознает то, что прежде было неосознанным, чтобы он или она могли быть близкими с другими, поддерживать хорошее здоровье и решать задачи повседневной жизни без заранее сформированных ограничений.
Richard G. Erskine, Ph.D., Training Director of the Institute for Integrative Psychotherapy, New York, is a clinical psychologist, licensed psychoanalyst, and Teaching and Supervising Transactional Analyst (psychotherapy). He is visiting professor of psychotherapy at the University of Derby and runs several international training programs and workshops as well as maintaining a private psychotherapy practice in New York City. He may be reached at the Institute for Integrative Psychotherapy, 500 East 85th St., PH B, New York, NY 10028, U.S.A.; e-mail: integpsych@earthlink.net ; Web site: www.integrativetherapy.com .
Литература:
Berne, E. (1961). Transactional analysis in psychotherapy: A systematic individual and social psychiatry. New York: Grove Press.
Berne, E. (1976). What is intuition? In E. Berne, Beyond games and scripts: Selections from his major writings (C. M. Steiner & C. Kerr, Eds.) (pp. 29-36). New York: Grove Press. (Original work published 1947)
Berne, E. (1977a). The ego image. In E. Berne, Intuition and ego states: The origins of transactional analysis (P. McCormick, Ed.) (pp. 99-119). San Francisco: TA Press. (Original work published 1957)
Berne, E. (1977b). Primal images and primal judgment. In E. Berne, Intuition and ego states: The origins of transactional analysis (P. McCormick, Ed.) (pp. 67-97). San Francisco: TA Press. (Original work published, 1955)
Bowlby, J. (1988). Developmental psychology comes of age. American Journal of Psychiatry, 145(1), 1-10.
Bucci, W. (1997). Psychoanalysis and cognitive science: A multiple code theory. New York: Guilford Press.
Bucci, W. (2001). Pathways to emotional communication. Psychoanalytic Inquiry, 21, 40-70.
Cozolino, L. (2006). The neuroscience of human relationships: Attachment and the developing social brain. New York: Norton.
Damasio, A. (1999). The feeling of what happens: Body and emotion in the making of consciousness. New York: Harcourt Brace.
Erskine, R. G. (1997). Inquiry, attunement and involvement in the psychotherapy of dissociation. In R. G. Erskine, Theories and methods of an integrative transactional analysis: A volume of selected articles (pp. 37-45). San Francisco: TA Press. (Original work published 1993)
Erskine, R. G. (2003). Introjection, psychic presence and parent ego states: Considerations for psychotherapy. In C. Sills & H. Hargaden (Eds.), Ego states (Vol. 1 of Key concepts in transactional analysis) (pp. 83-108). London: Worth Publishing.
Erskine, R. G., Moursund, J. P., & Trautmann, R. L. (1999). Beyond empathy: A therapy of contact-in-relationship. Philadelphia: Brunner/Mazel. Erskine, R. G., & Trautmann, R. L. (1997). Methods of an integrative psychotherapy. In R. G. Erskine, Theories and methods of an integrative transactional analysis: A volume of selected articles (pp. 20-36). San Francisco: TA Press. (Original work published 1996)
Erskine, R. G., & Trautmann, R. L. (2003). Resolving intrapsychic conflict: Psychotherapy of parent ego states. In C. Sills & H. Hargaden (Eds.), Ego states (Vol. 1 of Key concepts in transactional analysis) (pp. 109-134). London: Worth Publishing.
Erskine, R. G., & Zalcman, M. J. (1997). The racket system: A model for racket analysis. In R. G. Erskine, Theories and methods of an integrative transactional analysis: A volume of selected articles (pp. 156-165). San Francisco: TA Press. (Original work published 1979)
Fosshage, J. L. (2005). The explicit and implicit domains in psychoanalytic change.Psychoanalytic Inquiry, 25(24), 516-539.
Freud, S. (1957). The unconscious. In J. Strachey (Ed. & Trans.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (Vol. 14, pp. 159-215). London: Hogarth Press. (Original work published 1915)
Freud, S. (1958a). The dynamics of transference. In J. Strachey (Ed. & Trans.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (Vol. 12, pp. 97-108). London: Hogarth Press. (Original work published 1912)
Freud, S. (1958b). The interpretation of dreams. In J. Strachey (Ed. & Trans.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (Vols. 4 & 5). London: Hogarth Press. (Original work published 1900)
Hargaden, H., & Sills, C. (2002). Transactional analysis: A relational perspective.Hove, England: Brunner-Routledge.
Heinmann, P. (1950). On countertransference. International Journal of Psychoanalysis, 31, 81-84.
Howell, E. F. (2005). The dissociative mind. Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Kihlstrom, J. F. (1984). Conscious, subconscious, unconscious: A cognitive perspective. In K. S. Bowers & D. Meichenbaum (Eds.), The unconscious reconsidered(pp. 149-210). New York: Wiley. Kohut, H. (1977). The restoration of the self: A systematic approach to the psychoanalytic treatment of narcissistic personality disorder. New York: International Universities Press.
Lourie, J. (1996). Cumulative trauma: The nonproblem problem. Transactional Analysis Journal, 26, 276-283.
Lyons-Ruth, K. (1999). The two-person unconscious: Intersubjective dialogue, enactive relational representation, and the emergence of new forms of relational organization. Psychoanalytic Inquiry, 19, 576-617.
Lyons-Ruth, K. (2000). “I sense that you sense that I sense . . . ”: Sander’s recognition process and the specificity of relational moves in the psychotherapeutic setting. Infant Mental Health Journal, 21, 85-98.
Main, M. (1995). Recent studies in attachment: Overview with selected implications for clinical work. In S. Goldberg, R. Muir, & J. Kerr (Eds.), Attachment theory: Social,developmental and clinical perspectives (pp. 407-474). Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Moursund, J. P., & Erskine, R. G. (2004). Integrative psychotherapy: The art and science of relationship. Pacific Grove, CA: Brooks/Cole.
Novellino, M. (1984). Self-analysis of countertransference in integrative transactional analysis. Transactional Analysis Journal, 14, 63-67.
Novellino, M. (2003). Transactional psychoanalysis. Transactional Analysis Journal, 33, 223-230.
Orange, D. M., Atwood, G. E., & Stolorow, P. D. (1997). Working intersubjectively: Contextualism in psychoanalytic practice. Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Perls, F. S., Hefferline, R. F., & Goodman, P. (1951). Gestalt therapy: Excitement and growth in the human personality. New York: Julian Press.
Reik, T. (1964). Listening with the third ear: The inner experience of a psychoanalyst.New York: Pyramid Books. (Original work published 1948)
Rogers, C. R. (1951). Client-centered therapy. Boston: Houghton Mifflin.
Schacter, D. L., & Buckner, R. L. (1998). Priming and the brain. Nevron, 20, 185-195. Siegel, D. J. (2003). An interpersonal necrobiology of psychotherapy: The developing mind and resolution of trauma. In M. Soloman & D. J. Siegel (Eds.), Healing trauma(pp. 1-56). New York: Norton.
Siegel, D. J. (2007). The mindful brain: Reflection and attunement in the cultivation of well-being. New York: Norton.
Stolorow, R., & Atwood, G. (1989). The unconscious and unconscious fantasy: An intersubjective developmental perspective. Psychoanalytic Inquiry, 9, 364-374.
Suttie, I. D. (1988). The origins of love and hate. London: Free Association Books. (Original work published 1935)
Wallin, D. J. (2007). Attachment in psychotherapy. New York: Guilford Press.
Winnicott, D. W. (1974). Fear of breakdown. International Review of Psychoanalysis, 1, 103-107.